Юный Гэри Мур тоже заметно веселеет, как только речь заходит о гитарных рифах и джем-сейшенах, причём не бездействует и проявляет инициативу сам – сам нашёл музыкальное отделение, сам обзавёлся связями и контактами, сам потрошит специализированную литературу и сайты, но даже если он будет каждую ночь полоскать стаканы в баре, в лучшем случае сможет оплатить только вступительный взнос. Здесь взгляд нашего отца заметно тускнеет, и он безропотно перечисляет поездки, в которые они не поедут с женой, и планы, которые придётся законсервировать на несколько лет. А потом и младший сын подрастёт и настанет время вкладываться в его светлое и счастливое будущее.
Я смотрю на него и думаю, как же повезло его детям. Мне тоже повезло. Сначала я, соблазнившись образом матери, которая ездила по миру, проводила время в обществе серьёзных мужчин и носила красивые платья, заявила родителям, что стану переводчиком экстра-класса. Они одобрили и начали мостить мою дорогу в вуз, но в последний момент меня перемкнуло, и я решила, что мир изменится к лучшему, если я стану журналистом. Родители переглянулись, сказали: «Ну, спасибо, что поделилась!» – и вернулись к своим делам. Времена были советские, за поступление деньги мешками не отгружали, какими-то личными связями по мере возможностей пользовались, основной статьёй расходов были репетиторы, основной проблемой – ветер в голове активно развивающегося чада. В каком-то смысле семье тоже повезло со мной, я довольно легко поступила, легко училась, легко перевелась на вечернее, но не затусила с университетскими оболтусами, а пошла работать, хотя на первую зарплату всё-таки рванула с оболтусами на Эльбрус, о чём, по-моему, сообщила семье уже со склона.
И никогда, почти никогда я не встречала жёсткого сопротивления и тиранических директив. Никто не караулил меня с вилами и секундомером на улице перед подъездом. Нет, какие-то договорённости, конечно, были, но они были понятны даже такой, как я, и не было причин никуда рваться из петли, потому что петли как таковой не было. Иногда мать встречала меня ночью на улице, и я думала, что ей просто интересно посмотреть на моего очередного кавалера, и только много позже я поняла, что посмотреть-то она хотела на меня, поскольку приключения я любила, а злодеев в большом городе никто не отменял.
А вот моей университетской подружке выпала другая семья и карта, и за пятнадцатиминутное опоздание её могли отхлестать по щекам. Мать колотилась в истерике, отец интересовался, достаточно ли хорошо дочь видит, что мать колотится в истерике, бабка преспокойно играла в преферанс, но опрыскивала всё вокруг валокордином, и как только в её комнату заглядывали, прикидывалась полуживой от стресса. Я думала, такого не бывает. Мне казалось, или девушка ошиблась институтом и ей надо на сценарный, или это какая-то полубезумная семья погорелых актёров, которые живут, как на сцене, и подпитываются огнём шекспировских страстей.
Другой оболтус учился на юридическом, и это была своя маленькая драма, потому что парень сочинял, как дышал, из пяти предложений мог сложить балладу, он писал на коленке в метро и, пока все пили дешёвый портвейн, мог исписать тетрадку, но родители и слышать не хотели о карьере какого-то строчилы. Ему так и сказали: «Ничего не знаем! И думать забудь! Смерти нашей хочешь?» Причём, что интересно, главное и необсуждавшееся требование было одно – завершить процесс и принести домой диплом, как будто это была корочка Грааля. В сущности, они заключали с сыном сделку – он получал образование, которое его не грело, они выпускали его на свободу после выполнения обязательств. Высшее образование, с их точки зрения, защищало отпрыска хоть от сглаза, хоть от солнечной радиации. Коней на переправе в этой семье не меняли, об этом даже подумать было странно и страшно. Возможно, их так же шокировало бы, почувствуй их сын тягу к точным наукам или метеорологии, но образ полуголодного и патлатого писателя в обнимку с ундервудом и портвейном нервировал их до судорог. Они не верили ни в Аксёнова, ни в Стругацких, ни в муз, ни в народную любовь, они знали, что сын сопьётся и спишется с Буковски. И только корочка диплома юридического отделения могла, как икона, спасти и сохранить.
Не знаю, надо ли говорить, что судьба парня не сложилась ни в юриспруденции, ни в литературе. И он так и не смог сказать: «Ну я хоть попробовал».
А были семьи, в которых всем было глубоко начхать, что там в голове и планах их чада. Как лучше? Кто знает. Но я уверена, что сыну моего приятеля очень повезло.
Этери Чаландзия
