Их авторы – знаменитые немецкие литературоведы Марсель Райх-Раницкий (1920−2013) и Дитер Циммер (1934−2020). Райх-Раницкий считался наиболее влиятельным литературным критиком своего времени, а Циммер был одним из ведущих мировых набоковедов.
Владимир Набоков прожил в Берлине 15 лет – с 1922 по 1937. В Германии были написаны его первые рассказы и романы. Именно в Берлине Набоков познакомился с Верой Слоним, которая стала его женой (о ней см. в «РГ/РБ» №1/2022). Но, невзирая на все «личные» успехи, на немецкой земле Набокову жилось неуютно – он, англоман, Германию так и не полюбил. И даже немецкий язык не выучил, впрочем, не из-за его сложности, а от нежелания.
После Германии Набоков жил во Франции (1937−1940), в США (1940−1960) и в Швейцарии (с 1960 и до смерти). И хотя в Берлине похоронен его отец (см. «РГ/РБ» №12/2022), Владимир Набоков так больше никогда в Германию и не приезжал.
Григорий Аросев
Поэт любви, Газета FAZ, 5 июля 1977 года
У любителей литературы – повод для скорби: скончался Владимир Набоков, русский, европеец, американец, неповторимый поэт. Он умер 2 июля в Монтрё, где прожил в отеле около пятнадцати лет. Всегда в отеле? Да, потому что он был бездомным и гражданином мира одновременно.
Набоков родился в Санкт-Петербурге в 1899 году в семье зажиточного юриста и политика. Его юность в роскоши сменилась учёбой в Кембридже, затем пятнадцать лет он жил в Берлине, далее – временно в Париже и (с 1940 года) в США.
Его первые книги написаны на русском языке, от которого ему пришлось отказаться в 1940 году, чтобы, по его собственному признанию, «обменять его на английский язык второго класса». Это заявление – одна из многих провокаций Набокова: в действительности его родным языком был и английский, на котором он говорил с большей виртуозностью, чем почти любой другой писатель наших дней.
Он любил вводить в заблуждение и шокировать своих читателей и критиков. Он считал Бальзака, Достоевского и Томаса Манна недостойными, даже презренными романистами, а Тургенева и Мопассана время от времени подпинывал. Он любил раздражать многих своих читателей высказыванием: «Произведение искусства не имеет никакого значения для общества». Но в любом случае произведения, созданные Набоковым, имеют огромное значение для общества. Более того, хотел того Набоков или нет, но в своих романах и рассказах он нарисовал в высшей степени убедительную и оригинальную картину общества.
Одну из доминант его ослепительного творчества можно обозначить словом «одержимость». Набоков постоянно показывал одержимых – наукой или искусством, шахматами или просто тоской и любовью. Его главные произведения (особенно «Лолита» и «Ада») – любовные романы о такой нежности, сильнее которой трудно себе представить, и такой силы, которая едва ли может быть более нежной.
Но Набоков относится к величайшим эротическим писателям нашего века не из-за того, что он мог, когда было нужно, мастерски описывать сексуальные сцены, а оттого, что он незаметно позволил нам увидеть и почувствовать все степени и оттенки привязанности одного человека к другому.
Кстати, это может быть связано с тем, что путь Набокова к мировой славе был долгим и удивительно трудным. Его искусство скрыто в простых, ясных предложениях, в которых нельзя заметить никакого напряжения: он характеризовал своих персонажей осторожно и вместе с тем чётко. То есть в этом отношении он был верен традиции русского эпоса, слишком сдержанной, чтобы «осветить» страдающих людей; он даровал им милосердную полутьму, в которой они, тем не менее, легко узнаваемы.
Кроме того, для прозы Набокова характерна одна особенность, которая в течение многих лет затрудняла восприятие его книг, потому что, видимо, их не совсем умели классифицировать: романы Набокова требуют слишком многого от читателей лёгкой литературы, а для взыскательных читателей могут оказаться слишком развлекательными.
Как бы то ни было: раннее творчество Набокова, созданное в Берлине в 1920−1930-е годы, почти не было замечено. Но это – высококлассные романы. К примеру, «Машенька», любовная история, разворачивающаяся на фоне бедного берлинского пансиона, в котором Набоков соединяет нескольких русских, все – жертвы мировой истории.
«Машенька», ядро набоковской вселенной, появилась в 1926 году, «Защита Лужина» – через несколько лет. Это первый роман, в котором Набокову удалось волнующим образом сделать осознанными и осязаемыми счастье и страдание человека, охваченного страстью (здесь – игрой в шахматы), которая изолирует его от всего мира и которой он до сих пор не хочет и не может поддаться.
Следующие его романы («Камера обскура» («Смех в темноте»), 1934; «Приглашение на казнь», 1938) смело и оригинально разнообразили тему зависимости, рабства, страсти и одержимости. Поскольку на эти книги обращали мало внимания, Набоков перешёл на английский язык. Даже его первый роман, написанный в Америке («Подлинная жизнь Себастьяна Найта», 1941), показывает его как виртуоза стиля и игры. Это поэтическая книга о поисках правды, о жизни поэта, имеющего много общего с рассказчиком – Набоковым. И итог книги: бесполезно стремиться отыскать всю правду о жизни человека.
Роман «Под знаком незаконнорождённых» (1947), в высшей степени своеобразное рассмотрение тоталитарного мира, и занимательная автобиография Набокова «Другие берега» (1951) не смогли помочь писателю получить признание, которого он давно заслуживал. Сделать это смог только скандал: это была «Лолита», вышедшая во Франции в 1955 году и лишь несколько лет спустя обретшая успех по всему миру.
Говорят, что каждый выдающийся успех хотя бы частично основан на недоразумении. Это, безусловно, относится и к «Лолите». Роман долгое время считался непристойностью и порнографией. Но это не непристойно и не порнографично. Это одна из самых красивых и тонких любовных историй, по крайней мере нашего века.
Рассказывая об отношениях зрелого мужчины с двенадцатилетней девочкой, Набоков даёт крайний пример счастья и несчастья в любви, которая так счастлива и так несчастна именно потому, что она не может сбыться. И эта история страсти не может стать реальностью прежде всего потому, что, как писал набоковед и переводчик Дитер Циммер (Dieter Zimmer), она «должна уничтожить того, кто ею владеет».
Творчество Набокова достигло своего апогея в «Лолите», в трагикомическом романе «Пнин» (1957), который больше других книг Набокова следует традициям русского эпоса (прежде всего Гоголя), в утончённом, сложном, незабываемом романе «Бледное пламя» (1962) и, наконец, в семейной хронике «Ада, или Радости страсти» (1969) – эротическом романе о старости, написанном с непревзойдённой фантазией.
Кроме того, им написано много не менее важных рассказов («Весна в Фиальте», переведённый на немецкий в 1966 году), подробных и всегда своеобразных работ о русской литературе (особенно о Гоголе и Пушкине) и научных трудов, не имеющих ничего общего с литературой – но в профессиональном мире Набоков получил признание быстрее, чем его литературные произведения: он также был всемирно известным лепидоптерологом.
Несмотря на славу, окончательно пришедшую к писателю Набокову в 1960-е годы, он оставался гениальным «посторонним» в мировой литературе нашей эпохи. Он так и не получил Нобелевскую премию, что, конечно, сильно сказалось на репутации, но не его, а Стокгольмской академии.
Творчество Набокова найдёт большое количество читателей и интерпретаторов. В конечном счёте, он не принадлежит ни русской, ни американской литературе. Он – и это мне не кажется преувеличением – ни с чем несравнимый и единственный. Великий рассказчик, поэт любви – он посредством искусства исследовал и осознавал те области человеческой психики, которые можно исследовать и осознать только посредством искусства.
Марсель Райх-Раницкий
Принуждение к мышлению, Die Zeit, № 29, 8 июля 1977
Смерть в его произведениях была вездесущей: как варварское, грязное событие, как нечто за пределами понимания эмоций, как навязывание мысли.
Однажды в своём романе «Бледное пламя» Набоков заставил безумца мечтать о приятной смерти: «Идеальный бросок – это бросок с самолёта: мышцы расслаблены, пилот озадачен, аккуратно уложенный парашют стянут, скинут, сброшен со счетов и с плеч, – прощай, shootka (парашютка, маленький парашют)! Вы мчите вниз, но при этом испытываете некую взвешенность и плавучесть, плавно кувыркаетесь, словно сонный турман, навзничь вытягиваясь на воздушном пуховике или переворачиваясь, чтобы обнять подушку, наслаждаясь каждым последним мгновением нежной и непостижной жизни, подстёганной смертью, и зелёная зыбка земли то ниже вас, то выше, и сладострастно распятое, растянутое нарастающей спешкой, налетающим шелестом, возлюбленное ваше тело исчезает в лоне Господнем» (Перевод С. Ильина и А. Глебовской).
Владимир Набоков скончался 2 июля в Монтрё после полутора лет бронхита, заурядной болезни. И если здесь приводится такая подробная цитата, вместо того, чтобы заполнить несколько строк сжатыми формулами о значении Набокова, то это не только потому, что я уверен, что оно, это значение, будет давать о себе знать, пока есть люди, которые любят читать, и которые читают не только ради быстрейшего усвоения информации и идей, но и ради чувственного удовольствия от звучания слов, от ритма предложений, от богатства и точности словарного запаса, от остроумного построения сюжетов.
В искусстве, как и в науке, «нет радости без подробностей». В четырёхтомном комментарии Набокова к «Евгению Онегину» говорится: «Все „общие идеи“ (которые так легко приобретаются и так выгодно перепродаются) неизбежно останутся всего лишь истёртыми паспортами, позволяющими их владельцам беспрепятственно путешествовать из одной области невежества в другую» (перевод Г. Дашевского). По смыслу всё так и есть. Набоков был врагом общих мест и обобщений. Он высмеивал как наивных невежд тех, кто хотел превратить литературу в инструмент социальной пользы. То, что литература должна быть «простой и искренней», Набоков считал эпохальным недоразумением – напротив, она сложна и обманчива (одна из его формулировок литературы: «Фата-моргана в зеркале») там, где она хотела быть долговечнее журналистики. Мысли или даже посылы («мессиджи») значили для него меньше, чем стиль; хотя сам он был кем угодно, только не «неконкретным» писателем. Его программа называлась переизобретением реальности: «Писатель должен усердно изучать труды своих соперников, в том числе и Всевышнего. Он должен иметь врождённую способность не только перекомпоновывать данный ему мир, но и переизобретать его. Чтобы сделать это правильно и не делать двойную работу, художник должен знать данный ему мир». Это означало максимально точное восприятие, смелость собственных наблюдений и ассоциаций, строгую трудовую дисциплину и скрупулёзно поддерживаемый набор инструментов – Набоков был в состоянии прочитать словарь Уэбстера, чтобы расширить и уточнить свой словарный запас, и он не оставил ни критикам, ни переводчикам ни одного расплывчатого решения.
Он боялся клише, фраз, пошлости («не менее распространённой среди чикагских пролетариев, чем среди английских герцогов»), броских формул, тривиальных философем; и особенно он ненавидел политически мотивированную вульгарность, будь то коричневую или красную, – зло банальности.
Он не любил излияний души, мастер игры обмана, ускользавший от всех определений и классификаций – и всё же явно присутствующий в каждой своей конструкции, в каждой фразе. Он исследовал бабочек, составлял шахматные задачи, сочинял из прозы зеркальные лабиринты. Его симпатии и антипатии были строгими: он восхищался Прустом, Кафкой, Джойсом и Борхесом так же сильно, как презирал Достоевского, Конрада и бесчисленное множество других великих людей. Он никогда не принадлежал к авангарду как к движению; для этого ему пришлось пройти через многое.
Владимир Набоков родился в Петербурге в 1899 году в семье либерального правоведа и политика. Он унаследовал огромное состояние и без сожалений потерял его во время Октябрьской революции. Семья Набоковых бежала за границу на грузовом судне для сухофруктов, и с тех пор у Владимира было достаточно возможностей применить своё многоязычное космополитическое воспитание. Он изучал французскую литературу в Кембридже и начал всерьёз писать – по-русски, провёл пятнадцать лет, преподавая английский язык и теннис в русской эмигрантской диаспоре в Берлине, бежав из гитлеровской Германии (на чью землю он больше никогда не ступил) сначала во Францию, затем в США в 1940 году, а когда он окончательно зарекомендовал себя как американский писатель и на уровне мировой литературы в 1958 году, со своим двенадцатым романом «Лолита», он скрылся в гостиничном номере в Монтрё, без нажитого имущества, так как ничто не могло ему вернуть потерянное «идеальное детство»; человек из потерянного мира, который придерживался старомодного убеждения, что субъективистский продукт воображения и точности, называемый поэзией, и сознательное художественное понимание традиции, которое настаивает на деталях, стоит того, чтобы жить, потому что жизнь без него ничего не стоит.
Дитер Циммер
