У читателей столичных утренних газет 9 ноября 1918 года могло сложиться впечатление, что столица империи была островком спокойствия посреди всеобщей суматохи. Ничто не предвещало падения империи. Газета Berliner Volks-Zeitung так описывала ситуацию: «Даже вчера вечером, в пятницу, нигде в Берлине не наблюдалось беспорядков». Либеральная Berliner Tageblatt сообщила, что на главных улицах наблюдается заметное движение транспорта и «большие толпы людей в возбуждённом ожидании». Еженедельная газета профсоюзной комиссии Социал-демократической партии Германии (СДПГ) Correspondenzblatt предупреждала об уличных столкновениях; кровавые события, как в Киле несколько дней назад (впоследствии известные как Кильское восстание матросов германского флота 1918 года), не должны были повториться.
Но утреннее спокойствие вскоре закончилось. Листовки революционных лидеров, Независимой социал-демократической партии Германии (USPD) и спартакистов (членов марксистской организации «Союз Спартака») провозглашали: «Настал решающий час!»
Заводы опустели, по улицам двинулись большие колонны демонстрантов; к рабочим присоединились солдаты.
Тем же утром социал-демократ Филипп Шайдеман (Philipp Scheidemann) спросил рейхсканцлера Максимилиана Баденского (Maximilian von Baden), готов ли наконец кайзер Вильгельм II отречься от престола. Канцлер ответил отрицательно – но он сам ожидал, что конец правления Гогенцоллернов в любой момент будет провозглашён непосредственно на улице.
Затем до Максимилиана Баденского дошли известия из рейхстага, что социал-демократы покинули кабинет министров – двумя днями ранее они пригрозили этим шагом, если Вильгельм II не отречётся добровольно. После этого Максимилиан передал редакторам некоторых газет заведомо ложную новость, что Вильгельм II отрёкся от престола, и после этого умышленного акта дезинформирования сложил с себя канцлерские полномочия, передав дела председателю СДПГ Фридриху Эберту (Friedrich Ebert). Две полуденные газеты сообщили о предполагаемом отречении кайзера.
Шайдеман обедал в ресторане рейхстага, когда узнал, что лидер спартакистов Карл Либкнехт (Karl Liebknecht) собирается провозгласить советскую республику. Инициативу нельзя оставлять марксистам – Шайдеман чувствовал это инстинктивно. Не стал он общаться и с Эбертом, новым канцлером.
Около двух часов дня политик подошёл к окну в здании рейхстага, перед которым стояло несколько сотен человек, и объявил: «Старая прогнившая монархия рухнула. Да здравствует новое; да здравствует Германская республика!» Шайдеман знал, насколько важным был момент. «Позаботьтесь о том, чтобы ничто не омрачило день гордости. Этот почётный день навсегда войдёт в историю Германии», – сказал он.
Шайдеман опередил Либкнехта, но лидер спартакистов не сдавался. Через полтора часа он дважды публично объявил своё представление о будущей Германии – сначала с деревянной платформы в парке Люстгартен, а затем почти сразу ещё раз, с балкона Берлинского дворца.
Либкнехт, однако, обращался не ко всему народу, а к своим последователям: «Товарищи по партии, я провозглашаю свободную социалистическую республику Германии!» И тут же призывал к «мировой революции» на стороне большевистской России.
Эберт возмущался единоличными решениями и действиями Шайдемана, но ему нужно было решить более насущные проблемы. Новому канцлеру для начала «новой» жизни нужен был коалиционный партнёр. Буржуазные партии были ликвидированы, потому что они более не пользовались никакой поддержкой у народа. Оставались другие социал-демократы – независимые. В тот же день Фридрих Эберт посетил группу USPD в рейхстаге и предложил им сформировать кабинет.
Но ответная реакция была более чем сдержанной: демонстрации в Берлине, к которым также призывала USPD, были направлены против правительства Максимилиана Баденского, в котором участвовала и партия Эберта. Коалиция с ней не была настолько лёгким и безболезненным делом.
Карл Либкнехт, всё ещё членствовавший в USPD, хотя он уже создал крайне радикальный «Союз Спартака», решительно высказался против любого сотрудничества с СДПГ. За это выступал его конкурент с левого фланга, Эмиль Барт (Emil Barth), который помогал готовить вооружённое восстание за несколько недель до этого. «Мы так долго стремились к переменам, а теперь должны сказать: „Пожалуйста, действуйте, мы сами слишком глупые для этого“?» – задавался вопросом Барт.
Либкнехт, видимо, уступил, но потребовал невыполнимых условий: только рабочие и солдатские советы должны владеть всей властью, парламенты должны быть распущены, фабрики и банки – переданы советам. И последнее условие: коалиция может существовать только до прекращения огня, о котором в тот момент шли переговоры.
Тем временем в Берлине повстанцы заняли важнейшие служебные помещения и отключили электричество. Они захватили Красную ратушу, Главный телеграф и несколько редакций газет, а также здание Рейхстага и основные железнодорожные станции; над Бранденбургскими воротами подняли красный флаг. На двери музеев на Принц-Альбрехт-штрассе кто-то наклеил красные листочки с надписью «Народная собственность». Королевский дворец был разграблен, над ним тоже водрузили социалистическое знамя. Город одним махом изменился полностью.
Несмотря на всё перечисленное, день свержения монархии в целом прошёл на удивление мирно: вопреки тому, что на улицах столицы рейха было бесчисленное количество вооружённых людей, а также неоднократно слышались выстрелы, погибло лишь несколько человек. Кто и зачем стрелял, было неясно – то ли от радости, то ли для того, чтобы отогнать политических противников.
На следующий день репортёры Berliner Tageblatt нашли подходящее описание для воскресного утреннего выпуска: «Вчера утром всё ещё было на месте. Вчера днём ничего из этого уже не существовало». Точно так же думал и писатель и покровитель искусств Гарри Кесслер (Harry Kessler), записавший в своём дневнике: «Ещё никогда вся внутренняя конструкция великой державы не обращалась в пыль за такое короткое время».
Елена Октябрёва
